Я родилась в Казахстане, и у меня с этим связаны большие проблемы. Когда я езжу куда-то, в какие-то страны зарубежные, они сразу смотрят – Казахстан, а ведь я прожила там 3 месяца. Моя мать приехала осваивать целину, познакомилась там с моим отцом, который был детдомовец. Его отца посадили в 1937-м, и он умер в тюрьме, и моя бабушка 25 лет отсидела в тюрьме.

Мой отец вырос в детском доме для детей врагов народа, и к тому моменту, когда мои родители встретились, он мечтал только об одном - уехать из Казахстана. Он работал главным инженером в совхозе, где мама моя работала учительницей. И я там родилась в буране: отец ушел за врачом, не вернулся, потому что во время бурана невозможно было просто от дома до дома дойти.

 

И мать меня родила одна. Одна меня воспитала, одна меня подняла на ноги. Они вернулись в Подмосковье, откуда была моя мама родом, но отец очень быстро поступил в аспирантуру. Он никогда не хотел жить с моей матерью, просто использовал эту возможность – выбраться из казахстанской степи.

А я, до поступления в институт, жила в подмосковном городе Орехово-Зуево. Вы знаете, русская провинция - она величиной с Россию. Москва, Ленинград, там какие-то более или менее приличные города, они ничего, в общем-то, не скажут вам о России. Чтобы узнать Россию, надо буквально отъехать 20 километров от Москвы, и все, – это будет другой мир.

И вот, я жила среди ткацких фабрик. Был у нас еще завод «Карболит», который делал какое-то химическое оружие, завод «Респиратор». Город был закрытый. И в городе 70% населения были женщины. Крикливые ужасно, потому что на ткацких фабриках было очень шумно. Оглохшие ткачихи.

Мы жили с мамой в рабочем общежитие, принадлежавшем ткацкой фабрике. Деревянный барак, в сущности, двухэтажный. Моя мама была там совершенно чужим человеком. Она была учительница, культурный очень человек, а жила, вот, в самой гуще народа, потому что ткачихи, - это бывшие крестьянки, приехавшие из деревень работать на ткацких фабриках, когда всех мужчин забрали либо в ГУЛАГ, либо во время войны всех мобилизовали. И вернулись оттуда уже просто инвалиды, с войны и из лагерей.

И город был разбойный, женский, страшный, хулиганский город. Так что моя жизнь прошла за закрытыми дверями. Я сидела у себя дома, в комнате, и читала: Толстова, Чехова.

До восемнадцати лет. В восемнадцать я окончила школу и переехала в Москву. Поступила в институт и стала жить в общежитии. Прожила там, в общем, месяца 3, потому что у меня… Не то, что у меня конфликтный характер, но у меня удивительная способность, я раньше не понимала, что это меня господь наградил, попадать сразу в самую гущу событий. У нас, в нашем общежитии была мафия. Жили люди, совершенно не относящиеся к институту. У них там был пошивочный цех, они сразу первокурсниц набирали, и девочки не ходили в институт, а сидели, шили джинсы липовые. Меня очень быстро оттуда убрали, из этого общежития, потому что я стала возмущаться тому, что девчонки не ходят на лекции. И оказалась я бездомная. Четыре года я прожила по знакомым, по подружкам. Какие-то родственники были, но в основном подружки.

С 1976-го по 1981-й год.

Да, да.

Московский Областной Педагогический институт имени Н.К.Крупской. Женский областной педагогический. Меня преследовала вот эта судьба. Я жила среди женщин, и в институт я поступила, - у нас там было 5 мальчиков, что ли, на весь курс.

Литфак. Но мне повезло. На курс старше учился замечательный парень, очень симпатичный, после армии. Звали его Тимур Запоев, и вид у него был такой, соответствующий, запойный. А потом, где-то уже в восьмидесятые годы, я пришла на вечер Тимура Кибирова, и оказалось, что это мой приятель по институту, Тимур Запоев. Так что, в нашей абсолютнейшей пустыне, был такой орел.

 

Я окончила институт, но, знаете, в 4 года уместилась огромная жизнь, потому что я из более или менее советского человека, превратилась в антисоветского. Институт, в этом смысле, не сыграл такой особенной роли, потому что на лекции я почти не ходила. Училась я на четверки, но просто потому, что я очень много читала и хорошо умела говорить. А общение вне института и чтение, конечно, Солженицына и Шаламова, сделали из меня… Ну, и потом мама мне все-таки рассказала о том, что случилось с ней, с ее семьей. О судьбе моей бабушки, которая 25 лет отсидела, и вообще, о том ужасе, который случился с Россией.

У меня родственники со стороны отца, а я отца никогда не видела, были дворянами. Поэтому, когда мама только, вот, упомянула: «А у тебя бабушка была дворянка», - «Что, как, я, как у Толстого, как Наташа Ростова…», - она говорит: «Забудь, ничего такого в жизни бабушки твоей не было, а была только тюрьма и лагерь».

Вот так. Я работала на ткацкой фабрике, между прочим. Моя мама отправила меня на несколько недель работать на ткацкую фабрику, потому что я плохо училась. И я узнала, насколько это чудовищный был труд, какие жуткие условия, какая это была эксплуатация невероятная. И после этого я окончила 8-й класс на одни пятерки и уже готовилась к институту. Приехала в институт, в институте серая такая масса, скучные лекции. Не все, было несколько у нас хороших, интересных преподавателей. Но в основном, вся жизнь была в театральной студии, в которую я ходила.

Театральная студия при доме учителя. Она всего-то просуществовала при мне полгода, но она оставила огромный след в жизни. Потом я познакомилась с нонконформистами и с постмодернистами, концептуалистами, так что…

 

Ну, он появился, я уже собиралась уезжать, я просто уже была на чемоданах. Но те, потрясающие вечера поэзии, когда Нина Искренко, Пригов, Юлий Гуголев, Андрей Туркин…, ну это был восторг.

А потом, я работала в школе.

 

 

Да, я проработала в школе несколько лет, но я мечтала только об одном – уехать, уехать. У меня мать очень рано умерла, ей было всего только 46 лет. Умерла она потому, что ей не поставили правильный диагноз, и, в общем, я чувствовала, что у меня как-то там будет все, как у нее. Тяжелая, одинокая жизнь. У меня как-то было очень плохо все, и на работе, потому, что я не вписывалась в этот рабочий коллектив, что называется. У меня были великолепные отношения с детьми, но совершенно не ладилось с начальством. Я понимала, что мне надо куда-то деться из этой жизни, выпрыгнуть. И как только открылась граница, я решила уехать.

Это был 1987-й год. Ну, меня сразу уволили с работы, естественно. Муж мой долго как-то колебался, ехать или не ехать ему со мной. В конце концов, как только он решил, то начал ходить по инстанциям. И через полгода мы уехали, в 1988-м году.

 

Да. Сразу в Нью-Йорк. То есть, сначала мы были в Вене, несколько недель счастливейших, потом в Италии, а потом мы приехали сюда и началась иммиграция. Началась настоящая жизнь.

Во-первых, мы начали все сначала. У нас не было ничего. Мы приехали с одним чемоданом и с ребенком пятилетним. И пришлось жить, как все иммигранты. Я работала уборщицей несколько лет, работала официанткой в «Русском самоваре». Много было труда, но было огромное счастье, потому что новая страна, новая жизнь. Мы с мужем сразу перестали ссориться. Ребенок очень хорошо отреагировал на все новое. Оказалось, что я люблю менять жизнь, люблю путешествовать.

 

Ну, писать-то… Решила стать писателем я в 10 лет, когда прочитала «Детство, отрочество и юность» Толстого. Но долгое время я не могла писать потому, что жизнь была ужасно тяжелая. У меня муж болел тяжело, а потом, когда жизнь наладилась, я стала… Меня уволили с работы, с любимой моей работы, - я была уборщицей, убирала галереи художественные. И вот когда меня с последней моей работы уволили, я решила писать. И написала несколько книг. С тех пор моя жизнь - вся в литературе. У нас замечательный подбор писателей и поэтов в Нью-Йорке. Я постоянно общаюсь с очень и очень интересными людьми. И пишу, конечно.

 

Да, да. Муж, когда он прочел мой первый рассказ «Бабушка», как-то задумался и сказал: «Может быть, не надо тебе искать работу? Может, не надо тебе идти в real estate куда-то. Слушай: сиди и пиши, я как-нибудь вас прокормлю». И вот, с тех пор он меня и прокармливает.