Сразу после моего рождения родители стали задумываться о том, кем мне быть. Папа хотел, чтоб я стала композитором, как Моцарт. А мама мечтала, чтоб я рисовала не хуже Пикассо. Так они спорили шесть лет и доспорились до того, что отдали меня учиться одновременно в три школы – общеобразовательную, художественную и музыкальную. Каждый божий день я вышагивала с учебниками, нотами и красками по заданному пути: «от пункта А до пункта Б». Порой я протестовала, отказывалась заниматься. Мое время было перегружено до предела. Но родители не уступали. Сейчас я им за это благодарна. Но тогда не понимала, отчего всем детям можно гулять, бездельничать, играть во дворе, а мне надо по пять-шесть часов в день сидеть то за фортепиано, то за мольбертом.

Учитель музыки был строгим. Я должна была играть с яблоком в ладони, так чтобы оно не выпадало. Одними пальчиками. А поверх ладони он клал пятак. Меня учили держать спину – сидеть в определенной позе на краешке стула и правильно распределять силу тяжести, переносить центр массы тела. Это были каждодневные ритуалы подхода к инструменту и бумаге. Я разучивала нудные гаммы и прорисовывала углем светотень. До виртуозности! До четкости! До мастерства! Чтоб музыка из меня лилась, а рисунок рождался по мановению мысли. Такие жесткие тренировки не прошли даром. Они не сломали меня. Наоборот! Два вида искусства слились в моей душе воедино, вернее, преобразовались в третье... Музыка подарила мне чувство ритма, мелодичность и слух. А живопись учила образно мыслить, изображать задуманное, переносить на бумагу ощущения и личное восприятие окружающего мира. Я пробовала воплощать то, что чувствую и то, о чем думаю. Музыка и живопись породили любовь к слову и открыли мне удивительный мир – мир литературы. В семь лет я начала писать стихи:

 

Я цветы не сорву, мне их жалко,
Жалко розу и жалко фиалку,
За три дня на столе отцветут,
В помутневшей водице сгниют. Точно так же, наверно, и я
В вазе мира давно умерла,
Видно, крикнуть не было сил,
Чтобы кто-нибудь воду сменил.

Потом поняла, что этим «кто-нибудь» должна быть я сама. Я – творец своей судьбы, а не мама с папой или строгий учитель. Они – это только направления, указатели моего пути.

Пресса проявила ко мне интерес, когда я еще ходила в детский садик. Дело в том, что бабушка подарила мне на пятилетие аккордеон. Я на слух, самостоятельно подобрала мелодию песенки «Во поле березка…» и сыграла ее перед музыкальным работником детского сада. Не помню, как ее звали, но сие событие она не пропустила мимо – взяла меня за основу детского музыкального ансамбля: аккордеон, две погремушки и бубен. Через полгода мы уже играли 15 народных мелодий республик Советского Союза. Больше всего мне нравилась песня «Сулико». Мы начали выступать с концертами. Вот тогда и появились первые заметки в газетах.

В 1983 году главный режиссер Северодвинского Театра Драмы Михаил Серебро принял меня в экспериментальную студию. Я познакомилась с театральной жизнью и стала играть в «массовках» настоящего профессионального театра. Вспоминаю первую свою отдельную роль и классическую фразу: «Вам письмо».

А в 1984 году я сыграла главную роль в спектакле «Дом под солнцем» в народном театре «Автограф». Мне было всего 12 лет, а я уже выступала на Архангельском телевидении. Театр околдовал меня, захватил. Я влюблена в него до сих пор. Это иной мир, куда я могу проникать и какое-то время в нем жить, выбирать себе судьбу совершенно другого человека. Когда вижу перед собой это волшебное действо перевоплощения, я невольно погружаюсь в предлагаемые обстоятельства, незаметно перехожу в духовный мир Чехова, Гоголя, Шекспира...

Театр – мой верный помощник. Ведь когда я пишу книгу, мне необходимо перевоплотиться в каждого моего героя. Понять его психологию, прочувствовать его внутренний мир, чтобы получилось правдоподобно, действенно. Не черно-белая светотень, а живой и яркий образ – картинка. Мне нравится, когда я слышу о выдуманном мною персонаже: «Скажите, а вот такую-то героиню вы знали лично?». Поверьте, для писателя подобные вопросы – высшая награда. Это уже профессиональное достижение.
После десятилетки я поступила в областной культурно-просветительный колледж на театральное отделение, режиссерскую специализацию. В то время еще преподавали атеизм и историю КПСС. Чтобы их не сдавать, я рисовала для культпросвета картины, которые, наверное, висят там до сих пор. А училась только ради специализации. Мне нужны были всего три предмета – «Сценическая речь», «Актерское мастерство» и «Режиссура». Теорию Станиславского и Немировича-Данченко я читала денно и нощно. В то время она была единственной интересующей меня книгой. Это настоящие каноны перевоплощения. Повезло и с преподавателями – первоклассный актер старой школы Юрий Угаров, знаменитый в Архангельске режиссер Светлана Сидорова.

Вскоре я поставила студенческий спектакль. Уговорила всю группу не уезжать на летние каникулы, и мы объездили с гастролями всю Архангельскую область. Были в маленьких городах и в отдаленных деревеньках, куда сто лет уже никто из актеров не приезжал. Я преодолевала порог скованности, зажатости, боязнь сцены, боязнь партнера.

Режиссура была подарком судьбы и большой победой – открытием моего внутреннего потенциала. Она помогла мне стать смелее. Она подарила моему литературному творчеству самостоятельность, раскрыла во мне некую возможность стать Богом. Ведь каждый режиссер совершенно по-своему видит одну и ту же пьесу – свои декорации, свой свет, свои костюмы и своих героев. Поэтому нет одинаковых постановок. Режиссура была тем стимулом, который подтолкнул меня сделать первый самостоятельный шаг в литературе – взять и выдумать людей, дать им имена, наделить их характерами и, самое главное, поставить их всех в предлагаемые только мною обстоятельства. Разве не есть в этом смелом жесте нечто от Бога?

Но профессионально работать в качестве режиссера я не стала. Да и не было возможности. Кто возьмет в театр на должность режиссера подростка? В 1988 году я работала актрисой в Театре Юного Зрителя. Сочиняла детские пьесы, писала стихи к спектаклям:

 

Бабочка тихо пела мне песню
О том, как была влюблена,
О том, что куколкой жить интересней,
Да те уж прошли времена…

 

В том же 88-м году я снялась в художественном фильме режиссера Бодрова-старшего «СЭР – Свобода Это Рай» (студия «Мосфильм»). Роль досталась хоть и эпизодическая, но очень сложная и интересная, а название фильма в моей судьбе оказалось пророческим. Свобода – это действительно рай! Мои родители никогда не воспринимали театр как серьезное искусство. Но после того как я прошла по конкурсу и снялась на «Мосфильме», они стали мной гордиться.

А вообще в моей жизни было много профессий. Когда я поссорилась с главрежем ТЮЗа, перешла работать в среднюю образовательную школу учителем черчения и рисования старших классов. Эта работа мне очень нравилась, но бедные учителя имели мизерный заработок, на который нельзя было прожить.

Судьбоносный 90-й год привел меня в коммерцию, и я стала директором малого предприятия «Руно». Деньги появились мгновенно и в большом количестве, будто их на меня сыпали из бездонной бочки. Но они не принесли счастья. Вечная занятость оторвала меня от творчества. Исчез полет. Словно душа погрузилась в спячку. За весь год я не написала ни единой строчки. Нет, какие-то слова все же витали вокруг меня, и что-то нашептывали мне на ухо, но стоило взять ручку, как творческая эйфория исчезала. Это все равно что спортсмену усиленно тренироваться много лет и враз потерять спортивную форму. Не достичь результатов. Тогда теряется смысл собственной жизни.
К тому же злополучное МП «Руно» принесло мне еще и много горя. Двое моих компаньонов повздорили с третьим. Мелочный конфликт окончился убийством. Они испугались, скрылись от следствия, а меня – как единственного представителя руководства фирмы беспрестанно вызывали на допросы, требовали свидетельские показания.
Методы дознания были разные, и те люди, от которых и следовало бы оградить общество, в правоохранительных органах уже давно не работают. Но на тот момент своими грубыми действиями они вынудили меня уехать из города. Я оказалась в Москве.

В августе 1991 года я приняла участие в путче. Три дня стояла у Белого Дома. Мне дали задание носить из подземного гаража воду для защитников. Там, в гараже, я познакомилась с Патриархом всея Руси, Шеварнадзе, Хазановым – ведь все они подъезжали к Белому Дому на машинах .

В октябре 91-го мне представилась возможность уехать в Австрию. Незнание немецкого языка возвратило меня в бессловесное искусство живописи, и я стала работать реставратором в Верхней Австрии, в музее города Бад-Ишль. В этот период были написаны очень грустные, ностальгические стихи:

 

В иную облачась судьбу
И в имена, что не известны,
Душе пристанище найду –
Увы! Увы! – Ей станет тесно!
В тоске влача мирские дни
Так долго жданного покоя,
Поблекнут праздника огни,
Душа волчицею завоет И позовет те времена,
Когда была сама собою…
Прости, прости за то, что я
Решила жить чужой судьбою.

 

Вскоре я начала искать себя в прозе, взялась за литературные переводы. Тогда я еще не знала, что в России меня перевели из статуса свидетеля в ранг нарушителя закона, и были сделаны запросы Интерпола о моей выдаче. И если Австрия отклонила первый запрос в отношении меня как свидетеля, то в июне 1992 года я все же была взята полицией под стражу. Надо мной нависло обвинение в организации убийства. Для меня это был тяжелейший удар, потому что я не имела к убийству никакого отношения. Просто у следствия не было свидетеля, и оно хотело заполучить его любым путем.

6 месяцев я провела в одиночной камере тюрьмы города Вельс. Объявила голодовку. Продержалась 41 сутки. В последний день стрелка весов показала 45 кг. Маловато для жизни, если учесть мой рост. Будущий муж пришел на свидание, предложил руку и сердце. Вначале мне не хотелось, чтобы свадьба была в тюрьме, но спустя пять месяцев я дала согласие. Написала заявление коменданту тюрьмы – просила разрешить сходить в город, чтобы купить свадебное платье. Комендант подумал, что я чокнутая – не понимаю, где нахожусь.

«Это же тюрьма! – кричал он, бегал по кабинету и тряс заявлением, – А вы мне тут такие бумажки подпихиваете!» Но через неделю он неожиданно удовлетворил мою просьбу, объяснив свое решение так: «Я работаю в тюрьме 20 лет. Навидался всякого. Были здесь и разводы, были и свадьбы. Но свадьбы не с заключенными женщинами, а с мужчинами. Женщин, которые сидели в этой тюрьме, никто никогда замуж не звал. Ты первая! Поэтому, выделяю тебе двух конвоиров – ступай и купи себе свадебное платье». Каково же было удивление продавцов салона для новобрачных, когда туда пришла невеста в наручниках, с двумя полицейскими! Они закрыли магазин и провозились со мной полдня.

29 декабря 1992 года я приняла большую дозу снотворного и попала в психиатрическую больницу, а 2 апреля 1993 года совершила из психушки побег. Единственным средством моего нелегального существования стала живопись. Поменяв несколько европейских стран, я остановилась в Венеции, где прожила до августа 94-го. В Венеции я делала из папье-маше карнавальные маски и расписывала их под русскую Хохлому, Гжель, Мезень. Необычная для Италии роспись на масках обеспечивала меня с лихвой. Я ни от кого не зависела.

Вскоре родственники сообщили мне, что всех виновных в преступлении уже нашли и осудили. Я безбоязненно вернулась в Австрию, но меня вновь арестовал Интерпол. Оказалось, запрос о моей выдаче оставался в силе. В сентябре меня депортировали в Россию. Содержали под стражей в Архангельской тюрьме. В камере было 18 человек, а коек всего лишь 6. Контингент особенный – женщины-урки, настоящие отпетые зэчки. У всех за плечами сроков, как у меня профессий. Теперь, спустя годы, кажется, что тогда жизнь нанесла мне смертельный удар, подбросила и положила на обе лопатки. Но…

В детстве, когда мне приходилось бороться со своими старшими братом и сестрой, я очень рано поняла, что существует великое искусство, рожденное самим инстинктом, – искусство самосохранения. И не важно, какой прием применит человек, когда защищает сам себя: слово или кулак, верный взгляд или только силу духа. Важно, что ответный удар выбран правильно, нанесен вовремя, точно и целенаправленно.

1 июня 1995 года меня освободили из зала суда. Обвинение в организации убийства с меня сняли. Я оказалась на свободе и опять вернулась в Австрию.
Я рисую, реставрирую, режу по кости и рогу оленя – это мой хлеб. Реставрировать умею практически все (холст, дерево, керамику, гипс, камень), но охотней работаю со слоновой и мамонтовой костью. Почему с костью? Потому что, если я отреставрирую изделие из кости и доведу его до первозданного вида, то это даст мне возможность в ближайшие 2 – 3 месяца не думать о заработке, и я смогу полностью посвятить себя литературному творчеству.

Моя альма-матер – Московский Литературный Институт им. А. М. Горького. В этот вуз я поступила в 2000 году, на семинар поэзии. Годы учебы не прошли даром. В 2004-м вышел мой сборник стихов, в 2005-м – первая книга «Монетка». Я горжусь дружбой с Мишей Тарковским – внуком поэта Арсения Тарковского и племянником режиссера Андрея Тарковского. Он очень много для меня сделал. Мои лучшие подруги – известные в Москве поэтессы – Яна-Мария Курмагалина и Ната Сучкова. Ната – победитель международного конкурса поэтов в Коктебеле и лауреат гамбургской литературной премии Альфреда Тёпфера. Пообщаться с ними – словно слетать в гости к музам: Евтерпе и Мельпомене. Они всякий раз одаривают меня мощнейшей творческой энергией и вдохновением.

Я являюсь членом Союза писателей Российской Федерации. Мои стихи и прозу печатали в журналах: «Свеча», «Стрекоза», «Вдохновение», «Двина» и в различных литературных газетах, как в столице, так и на периферии. Моя новая книга «Блюдо» – это повесть о судьбе девушки-подростка, которая работает в элитном ресторане посудой, бездушным предметом – блюдом. На ней декоративно раскладывается еда и подается в таком вот виде на стол. Во все времена желания общества сводились к одному: «Хлеба и зрелищ!» А тут одновременно и то, и другое – произведение искусства… кухонного стола. Девушке запрещено вступать с клиентами в словесный контакт и даже смотреть на них. Она должна играть настоящее неодушевленное блюдо. Единственное, чего ей запретить нельзя – это думать. Работая блюдом, героиня рассуждает о смысле жизни, о людях, которые ее заказали. Она вырабатывает свою систему дыхания – чтобы еда не падала с тела. Она наблюдает за клиентами и разделяет их на группы, классифицирует. Она открывает для себя новый мир – закон блюда.

Один из клиентов называл ее «Сара». Нет, здесь это не просто красивое библейское имя. «Сара» – это, в переводе с японского, плоская посуда, и, по мнению клиента, который пишет девушке поэтичные письма, «Сара» – самое подходящее название для живого блюда, молчаливо лежащего перед едоками.
Читателя ждет увлекательное путешествие во внутренний мир девушки-блюда. За экзотической едой и эротикой скрывается драма как человека, вынужденного стать вещью, так и самого общества, обращающего людей в безымянные предметы. Известную фразу Максима Горького я поставила под большим вопросом: «Человек – это звучит гордо?».

 

Растворись во мне,
Поживи мною –
Ни замком, ни ключом,
А судьбою. Созерцай меня
Изнутри раны –
Зло твое и ребро
Многогранны. Раздели, если ты
Звук и сила,
Если время мое
Наступило.

 

Источник: http://www.russianvienna.com/